Proceedings 2002

Select proceedings

Contents

МЕТАФОРА МЕРТВАЯ И МЕТАФОРА ЖИВАЯ:
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ ПОДХОД К ПАРЕМИОЛОГИИ ДУНГАНСКОГО И КИТАЙСКОГО ЯЗЫКОВ

 

 

Т. С. Зевахина

МГУ им. М.В. Ломоносова

ming@philol.msu.ru

 

 

Ключевые слова: метафора, образность, паремии, пословицы, поговорки, когнитивные механизмы, фрейм, понимание, вербализация, эксперимент, китайский язык, дунганский язык

 

Дальнейшее развитие компьютерной лингвистики во многом зависит от успехов в моделировании семантики естественного языка. И здесь весьма полезными могут оказаться результаты изучения  его паремиологической подсистемы, которая не раз привлекала внимание специалистов по семиотике и когнитологии. Паремии — универсальное явление естественных языков. Они дают уникальный материал для исследования законов вербальной коммуникации, законов создания, закрепления и использования знаний.  Паремии - это устойчивые высказывания, которые отработаны веками употребления в масштабах всего языкового социума, в миллионах конкретных случаев  и, передаваясь из поколения в поколение, получили статус удобных (и часто незаменимых) инструментов коммуникативно-когнитивной деятельности народа во всех сферах его жизни. В паремиях находят свое  концентрированное воплощение все семантические механизмы языка. Среди них один из центральных — механизм метафорический. Без него невозможно существенное продвижение ни в моделировании вербализации знаний, ни в моделировании понимания текста. Метафоричность пронизывает в той или иной мере весь язык. Но во многих словах мы имеем дело с мертвой метафорой, не активизируемой в момент речи. Паремия же, как правило, дает нам в руки метафору живую, которая подлежит немедленной активизации и коммуникативной актуализации. Будучи принадлежностью художественной речи (в широком смысле), паремии позволяют, тем не менее, рельефнее представить метафорические механизмы речи научной. Ведь в последней метафорическая передача знаний идет непрерывно.

В докладе излагаются результаты психолингвистических экспериментов по активизации метафорических механизмов в паремиологии дунганского и китайского языков. Не отрицая метафорической роли “ключевых слов”, мы делаем акцент на моделировании всего метафорического высказывания. Разработаны принципы такого моделирования, среди которых главными являются: образная ориентация, ситуативность, прототипичность, процессуальность. Иначе говоря, в ходе производства высказывания реальная ситуация физического, социального или ментального мира  подвергается процедуре осмысления (семантизации, вербализации) на основе образа прототипической ситуации. В ходе же понимания высказывания, наоборот, происходит движение из семантического мира в реальный мир: образ прототипической ситуации служит основой для выделения реальной ситуации, отвечающей требованиям данного типа вербальной метафоры.

 

 

В 1928 году была опубликована скромная по объему фольклористическая работа В.Я. Проппа “Морфология сказки”, которой суждено было сыграть важнейшую роль в развитии ряда гуманитарных наук, а к концу XX века - и в развитии интегральной когнитивной науки, включая ее  технологическое ответвление - искусственный интеллект [Пропп 1928].  Система порождения текста на основе модели Проппа [Гаазе-Рапопорт, Поспелов, Семенова 1980] послужила прообразом многих семейств интеллектуальных систем - и в плане методологии структурного представления сюжетных знаний, и в плане организации текстообразования по принципу смыслового наращивания.

Пятьдесят лет спустя после выхода книжки Проппа состоялся цикл паремиологических исследований Г.Л. Пермякова [Пермяков 1970; 1988; 2001]. За короткий, но чрезвычайно интенсивный период своей научной карьеры он совершил интеллектуальный подвиг - создал основы универсальной когнитивной паремиологии, причем на огромном эмпирическом материале (около 50 000 изречений более 200 народов). Компьютерное освоение структурно-семантической паремиологии еще только начинается. Паремии и проще и сложнее, чем сказки. Проще - потому что они невелики по длине и лексическому составу (ограничены рамками одного высказывания). Сложнее - потому что содержат в конденсированном виде многомерный смысловой мир, имеющий открытое множество реализаций в разнообразных когнитивно-коммуникативных контекстах. Помимо открытых Пермяковым тематических и формально-логических параметров, пословицы и поговорки скрывают в себе мощнейшие механизмы образной метафорики, которые еще подлежат углубленному когнитивно-лингвистическому анализу.

Именно последний аспект служит предметом рассмотрения в настоящем докладе. Представляется, что образная метафорика и есть та центральная пружина, которая обусловливает когнитивную и коммуникативную силу паремий как особого звена, соединяющего язык и речь. Главная идея, развиваемая в нашем исследовании, заключается в том, что, подобно тому, как морфема, слово, устойчивое словосочетание, идиома выполняют свою специфичную функцию в интегральном когнитивном механизме языка, паремия как клишированное метафорическое высказывание служит средством закрепления в языковой памяти обобщенных знаний о целостной (и вместе с тем четко структурированной) когнитивно-коммуникативной ситуации - в виде развернутого ситуационного образа. Паремия дает говорящему возможность легко распознать ситуацию (подведя ее под соответствующий образ) и легко вербализовать свою речевую реакцию на нее. Паремия позволяет слушающему легко увидеть в ситуации обобщенное знание, о котором напоминает ему партнер по коммуникации. Как видим, наша модель учитывает три глобальных  измерения “языковых явлений” - языковую когнитивную систему, процессы говорения и понимания [Щерба 1974].

Такой подход к построению действующей модели паремического образа уходит своими корнями в когнитивную теорию языка А.А. Потебни, 140 лет назад предвосхитившего своими прозрениями целый ряд направлений современной когнитивной лингвистики, поэтики, культурологии, креативистики. Его небольшой эпохальный труд “Мысль и язык” (впервые изданный в 1862 г.), а также многочисленные материалы лекций, статей и заметок (часто специально посвященные паремиям), теперь широко доступны и оказывают стимулирующее воздействие на ход научного поиска в области все более адекватных моделей образной ментальной деятельности, опосредованной дискурсом [Потебня 1989; 1990; 1999].

Для нашей работы существенно, в частности, учение об апперцепции, подробно развитое Потебней применительно к языковой деятельности: слово (или высказывание) есть вербально воплощенноепредставление и чувственной картины внешнего мира,  и внутренней понятийно-действенной структуры; оно же есть внутренняя форма образа, или образ образа, а значит, фактически - фрейм [Потебня 1999: 146-161].  Другое важное положение, неоднократно аргументированное  Потебней, касается неразделимости процессов вербализации и понимания; с афористической лаконичностью оно формулируется так: “Речь нераздельна с пониманием” [Потебня 1999: 152], т.е. фреймы, используемые говорящим, должны быть понятны (доступны) слушающему.

В современной науке, как известно, применение аппарата фреймов к моделированию психической деятельности наиболее проникновенно и тонко разработано М. Минским [Минский 1978; 1988]. Прежде всего он принимает общий с Потебней взгляд на фреймы как на структуры, которые используются и на концептуальном,  и на перцептивном уровнях. Существенно, далее, то, что Минский развивает гибкий, приближенный к реальным сложностям человеческого общения, взгляд на систему фреймов. “Формирование системы взаимосвязанных фреймов осуществляется в течение всей жизни человека и определяется приобретением им соответствующего опыта” [Минский 1988: 290], и “каждый индивид должен располагать своими собственными методами установления  новых межфреймовых связей” [292]. Интересно, что в связи с частной проблемой контроля разумных границ мыслительно-речевой деятельности упоминаются фреймовые механизмы в роли цензоров и высказывается предположение, что “нам нужны миллионы цензоров” [288].

Здесь уместно подчеркнуть, что именно паремии в наиболее выраженном виде демонстрируют нам возможности того, что мы могли бы назвать “когнитивной экономией” (ср. “принцип фонетической экономии” А. Мартине): в идеале, для всего национально-культурного социума и для всех его поколений задано относительно небольшое число клишированных образных высказываний, применимых, в принципе, к бесконечному множеству конкретных ситуаций, осмысление которых определяется небольшим числом правил межфреймовых связей (см. ниже).

В этом суть “живой метафоры”, как определяет ее Поль Рикёр: как будто следуя за Потебней, он говорит о необходимости “внедрения понятия образа в семантическую теорию метафоры” [Рикёр, 1990: 446] и подчеркивает, что “иконичность - это образ, встроенный в сам язык”. Деятельностная сущность образа позволяет свести метафору к действию-отношению “видеть как”. “Категория “видеть как”, реализующая себя в процессе чтения, обеспечивает соединение вербального смысла с образностью во всей ее полноте” [451]. И опять звучит мысль Потебни (на этот раз в ключе лингвистического процессора): “<видеть как> есть действие, потому что понять - уже значит нечто сделать” [451].

В случае мертвой (стертой) метафоры операция “видеть как” не работает: слово пух при его употреблении в русском языке не активизирует представлений, которые когда-то лежали в основе его расширительной референции: “дыхание; дуновение; пар”. Вряд ли можно говорить о регулярном применении операции “видеть как” и при восприятии существительного гребень в контексте гребень крыши или глагола отвечать в  контексте подбор деревьев должен отвечать требованиям ландшафта. Разная степень стертости характерна для словарно закрепленных метафор.  Эти явления мы описываем не через фреймы, а с помощью понятия полисемической корреляции и ее компонентного анализа [Зевахина 1985].

Живая метафора  наиболее эффективно проявляет себя именно в паремиях. Ее типичные свойства здесь таковы:

  • общеязыковой характер (“народность”);
  • устойчивость во времени;
  • ситуационная образность (операция “видеть как” применяется не к отдельному объекту, действию, признаку или явлению, а к развернутой ситуации);
  • четкая структурированность исходной образной ситуации;
  • когнитивная сила, т.е. бесконечные творческие потенции в применимости ситуационного образа к отдельным случаям конкретных ситуаций развивающейся жизни.

В качестве материала нашего исследования служат экспериментальные данные по китайским и дунганским  паремиям. (При звуковой записи китайского текста на латинской основе мы используем цифровые обозначения тонов: 1 - ровный, 2 - восходящий, 3 - нисходяще-восходящий, 4 - падающий. Дунганские тексты даются в принятой орфографии на кириллической основе с цифровым обозначением дунганских тонов: 1 - восходящий, 2 - падающий, 3 - ровный. Как известно, первый и второй китайские тоны слились в первом дунганском, третий китайский перешел во второй дунганский, а четвертый китайский - в третий дунганский.)

Обращение к восточным культурам продолжает традицию Пермякова: она позволяет делать существенные шаги на пути выявления универсальных семантических закономерностей. Использованиеэкспериментального подхода дает нам способ ощутить живые механизмы живой метафоры в действии - путем активизации языкового сознания носителей данного языка [Зевахина 2002].

Осмысление указанных механизмов с точки зрения лингвистического процессора означает комплексное моделирование когнитивно-коммуникативных паремических актов как актов интерпретационнойфреймовой деятельности (имеющей аспекты и понимания, и вербализации) на основе понятия образного ситуационного фрейма данной паремической единицы (ПЕ).

Так, по данным эксперимента, среди наиболее активных (для современной молодежи) паремий со словом men2 “дверь” оказалась ПЕ kai1 men2 jian4 shan1  букв. “открыть дверь - увидеть горы”, т.е. “откроешь двери - увидишь горы” или “при открытых дверях видны горы”. Чтобы полнее представить себе исходный образ, мы должны вспомнить, что в китайском языке содержание иероглифа shan1 включает в себя и понятие “страны”, “мира”. Поэтому более полно исходный образ ситуации  описывается с помощью фразы “откроешь двери - и мы сразу увидим мир” (недаром одна из любимейших тем традиционной китайской живописи - бесконечная горная страна). Переводы метафорических значений данной ПЕ могут быть такими: “покажешь открыто - все станет ясно”; “скажешь открыто - мы все поймем”; “ясно демонстрировать”; “прямо излагать”; “говорить без утайки”; “без обиняков”; “открыто”; “начистоту”. (Ср. характерные реплики русской разговорной речи: “Откройся!”; “Не темни!”.)

При моделировании употребления такой ПЕ в реальном общении мы исходим  из идеи множественности конкретных фреймов. Различаются: образный фрейм (показывающий структуру  исходного ситуационного образа и задающий класс “стереотипных ситуаций”);  окказиональные фреймы (отражающие структуру случаев конкретных ситуаций); обобщенный фрейм (структурирующий абстрактные знания о классе стереотипных ситуаций). Операция “видеть как” интерпретируется нами как операция метафорического преобразования конкретных фреймов: от окказионального фрейма (факультативно - через обобщенный фрейм) к образному.

Фрейм, как говорилось выше, применяется и на чувственном, и на концептуальном уровне одновременно: к “ситуации”  и к “концептуальному смыслу”. Термин “ситуация”, в свою очередь,  объединяет “ситуацию во внешнем мире” (или “положение дел в мире”)  и “коммуникативную ситуацию”. Соответственно, и “смысл” есть единство знаний о ситуации внешнего мира и знаний о ситуации общения, прежде всего - о коммуникативном намерении говорящего.

Метафорическое преобразование можно рассматривать и как процедуру заполнения позиций образного фрейма  узлами конкретного окказионального фрейма  (последние выступают в таком случае в роли терминальных).

Как известно, и для записи фреймов, и для представления связей между ними можно использовать различные формальные средства: семантические сети, таблицы, структурированные списки, формулы. Мы используем списочную запись с элементами формульного представления отношений. Это связано с тем, что информацию об образных фреймах мы помещаем в Банк данных о паремиях и составляющей их лексике.

Запишем образный фрейм для  приведенной выше паремии. Прописными буквами в кавычках записываются имена узлов фрейма. В квадратных скобках записываются кванты знаний, ассоциированные со всем фреймом (условия применения, коммуникативные намерения, результаты применения). В угловых скобках - условия, налагаемые на отдельные узлы фрейма, в том числе - отношения между узлами, возможные словарные метафоры, потенции живой образности данного узла в рамках данного класса метафорических преобразований.

Имя фрейма                открыть двери - увидеть горы

Ассоциированные кванты знаний

[Условия применения: основной субъект X и его партнеры Y находятся внутри замкнутого пространства]

[Коммуникативное намерение: совет или пожелание или предложение или требование cо стороны Y по адресу X]

[Результат применения: знание о том, как основной субъект ситуации и его партнеры обретают адекватные представления о мире]

1 - “ОТКРЫТЬ”

   <ВОЗДЕЙСТВОВАТЬ (X,2)>

   <КАУЗИРОВАТЬ (1,3)>

   <живая образность>

2 - “ДВЕРЬ”

   <ЗАКРЫТА (2)>

   <живая образность>

3 - “УВИДЕТЬ”

   <ВОСПРИНЯТЬ ((X&Y),4)>

   <живая образность>

4 - “ГОРЫ”

   <\“МИР”>

   <живая образность>

Примером конкретного случая стереотипной ситуации является ситуация финансовых переговоров между сторонами X и Y, когда сторона X скрывает сведения о стоимости своих основных фондов. И тогда суть окказионального фрейма выглядит примерно так: ”Сторона Y предлагает стороне X снять завесу тайны, и тогда участники переговоров ясно увидят путь к компромиссу”. Этот фрейм тоже мог бы быть записан в подобной списочно-формульной нотации. 

Как моделируются в этом случае процессы коммуникативной деятельности? В процессе вербализации говорящий Y, выработав смысл предстоящего высказывания, структурирует его с помощью указанного окказионального фрейма и применяет метафорическое пребразование, т.е., вероятно, находит в своей памяти подходящий обобщенный фрейм и через его посредство преобразует окказиональный фрейм в образный, стандартный для всего класса стереотипных ситуаций. Он и служит источником построения высказывания в виде рассматриваемой паремии.

В процессе понимания слушающий (или посторонний наблюдатель) применяет давно известный в кибернетике принцип “анализ через синтез”: он  прежде всего определяет по контексту, что имеет место ситуация переговоров, в которых возникли определенные трудности, и что здесь вероятен такой-то окказиональный фрейм, а раз так, то  можно применить метафорическое преобразование, дающее наш образный фрейм. Таким образом, слушающий определяет смысл высказывания, знаком которого в дискурсе является рассматриваемая пословица.

Рассматривая метафорическое преобразование на более детальном уровне, мы должны были бы показать, что значит “видеть как” в данном конкретном случае, т.е. какие элементы и отношения окказионального фрейма возводятся к каким элементам и отношениям образного фрейма. Например, узел “ЗАВЕСА ТАЙНЫ” возводится к узлу “ДВЕРЬ”, а узел “ГОРЫ (\”МИР”) - к узлу “ПУТЬ К КОМПРОМИССУ”.

Степень обязательности и роль обобщенного фрейма еще требует специального изучения (в частности, с применением психолингвистических методов). Для рассматриваемой паремии такой фрейм мог бы сводиться к следующей абстрактной формулировке: “Партнер Y просит (советует, предлагает, требует), чтобы основной субъект X устранил барьер между данным замкнутым пространством и остальным миром, и утверждает, что тогда восприятие мира коммуникантами станет адекватным”.

Рассмотренный пример показывает лишь один из видов образных фреймов и связанный с ним механизм метафорического преобразования. Такие фреймы и механизмы достаточно разнообразны по целому ряду параметров. Некоторые из параметров рассматриваются в докладе.

Упомянем здесь кратко  пример популярной китайской пословицы, в которой и внешне-ситуационные, и коммуникативные знания резко отличаются по своему характеру от предыдущего примера; кроме того, первые два слова не нагружены потенцией живой образности, но зато эта пословица основана на притче, знание которой входит в состав национально-культурной памяти. Эта пословица звучит так: ye4gong1 hao4 long2 “дядюшка Е любит драконов” (по притче, давным-давно жил дядюшка Е, который любил драконов: он постоянно рисовал их на посуде, высекал на стенах своего домика; узнав об этом, один дракон прилетел к дядюшке Е и заглянул в его окошко; увидев настоящего дракона, дядюшка побледнел и в испуге бросился бежать прочь). Переводы на русский язык будут такими: “любить по наслышке”, “любить то, чего никогда не видел”, “любить лишь на словах”, “показная любовь”. Несмотря на всю ее специфику, эта пословица  обладает главной чертой паремической образности: лежащий в ее основе образный фрейм задает открытый класс стереотипных ситуаций.

Когнитивная сила паремий поддерживается глобальностью живых метафорических преобразований. Так, многие из них отражают образные переносы знаний из мира природы в мир человека: ср. дунганскую пословицу:

Фу3 да3, гын1 шын1 -

Бу1 па3 ё1 фын1.

“Дерево большое, корни глубокие -

Не боится порывов ветра.”

Механизмы паремической образности, помимо своего прямого назначения, представляют интерес и в более широком аспекте.

Во-первых, часто на основе пословиц образуются поговорки и, далее, возникают образные значения отдельных слов. А.А. Потебня считал, что поговорка отличается частичным, символическим отражением ситуации: это своего рода сокращение или сгущение пословицы, “эмблема” ситуации [Потебня 1990: 90]  (ср. образное слово везет, которое первоначально употреблялось в пословице Дураку счастье везет в смысле “Счастье-двойник привозит дураку все, что он пожелает”).

Во-вторых, речь изобилует “предпаремическими” выражениями. К ним относятся характерные для каждого языка сравнительные обороты с прилагательными и глаголами, напр., хитрый, как лиса; вертится, как угорь на сковороде; глядит, как баран на новые ворота и т.д. (об экспериментальном и типологическом исследовании образности в таких конструкциях см. [Зевахина 1988; 1991].

В-третьих, ряд сфер речевой деятельности дает примеры квазипаремического творчества. Таковы лозунги, реклама, политические призывы и т.д. Например: Московские дрожжи - подъемная сила: Московский дрожжевой завод “Дербеневка”. Или: Пора смотреть в корень! О корнях Ваших волос заботится Органикс. Прагматическая причина потребности в квазипаремических механизмах обусловлена скрытой в них силой убеждения: ведь паремии обеспечивают наглядность знаний и авторитетность высказываний (а значит, истинность в случае суждений, надежность в случае советов, категоричность в случае приказов).

По всем названным причинам модели лингвистических процессоров должны в будущем найти место для механизмов паремической образности. Это касается моделей и языкового взаимодействия [Нариньяни 1985], и текстообразования [Кибрик 1992], и вербализации [Чейф 1983], и понимания [Уилкс 1983; Шенк и др. 1983; 1989; Ленерт и др. 1983], и вывода умозаключений [Чарняк 1983]; и семантических сетей [Скрэгг 1983], и прикладной обработки текста [Городецкий 1976; 1985], и компьютерной лексикографии [Лексикографическая разработка 1988; Макет 1991]. Этим целям в какой-то мере будет служить и создаваемая нами База данных по типологии паремий.

 

 

Литература

 

  1. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // М.М. Бахтин. Литературно-критические статьи. — М.: Художественная литература, 1986. — С. 428-472.
  2. Вопросы дунганской лексикологии и лексикографии: Материалы к семантической типологии / Отв. ред. Б.Ю. Городецкий, М.Х. Имазов. — Бишкек: Илим, 1991. —  204 с.
  3. Гаазе-Рапопорт М.Г., Поспелов Д.А., Семенова Е.Т. Порождение структур волшебных сказок. — М.: АН СССР, Научный совет по комплексной проблеме “Кибернетика”, 1980. — 20 с.
  4. Городецкий Б.Ю. Семантические проблемы построения автоматизированных систем обработки текстовой информации // Вычислительная лингвистика. — М.: Наука, 1976. — С. 16-33.
  5. Городецкий Б.Ю. Функциональная грамматика и вычислительная семантика // Проблемы функциональной грамматики / Отв. ред. В.Н. Ярцева. — М.: Наука, 1985. — С. 142-155.
  6. Даль В.И. Напутное // Пословицы русского народа. В 2 томах. — М., 1996.
  7. Зевахина Т.С. К вопросу об универсалиях в области полисемии // Лингвистическая типология / Отв. ред. В.М. Солнцев, И.Ф. Вардуль. — М.: Наука, Гл. редакция восточной литературы, 1985. — С. 123-132.
  8. Зевахина Т.С. На пути к метафоре: семантика уподобления // Актуальные вопросы китайского языкознания (Материалы IV Всесоюзной конференции). — М.: Институт языкознания АН СССР, 1988. — С. 164-168.
  9. Зевахина Т.С. Образное сравнение в дунганском языке (в сопоставлении с другими языками) // Вопросы дунганской лексикологии и лексикографии. — Бишкек: Илим, 1991. — С. 70-90.
  10. Зевахина Т.С. Паремиологические единицы в дунганском и китайском языках: параметризация, эксперимент, базы данных // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В.В. Красных, А.И. Изотов. — М.: МАКС Пресс, 2002. — Вып. 21. — С. 90-105.
  11. Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания (универсальное, типовое и специфичное в языке). — М.: Издательство Московского университета, 1992. — 335 с.
  12. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры / Сост. Н.Д. Арутюнова. — М.: Прогресс, 1990.— С. 387-415.
  13. Лексикографическая разработка фразеологизмов для словарей различных типов и для машинного фонда русского языка / Отв. ред. В.Н. Телия. — М., 1988.
  14. Ленерт Венди, Дайер М.Г., Джонсон П.Н., Янг К. Дж., Харли С. BORIS — экспериментальная система глубинного понимания повествовательных текстов // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XXIV: Компьютерная лингвистика / Сост. и ред. Б.Ю. Городецкий. — М.: Прогресс, 1983. — С. 32-46.
  15. Макет словарной статьи для автоматизированного толково-идеографического словаря русских фразеологизмов. Образцы словарных статей / Отв. ред. В.Н. Телия. — М.: Институт языкознания АН СССР, 1991. — 124 с.
  16. Минский М. Структура для представления знания // Психология машинного зрения / Перевод с англ. под ред. В.Л. Стефанюка.— М.: Мир, 1978. — С. 249-338.
  17. Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XXIII: Когнитивные аспекты языка / Сост. и ред. В.В. Петров и В.И. Герасимов. — М.: Прогресс, 1988. — С. 281–309.
  18. Нариньяни А.С. Функциональное представление речевого акта в формальной модели диалога // Диалоговое взаимодействие и редставление знаний. — Новосибирск: ВЦ СО АН СССР, 1985. — С. 79-100.
  19. Павлович Н.В. Язык образов. Парадигмы образов в русском поэтическом языке. – М.: Институт русского языка РАН, 1995. — 491 с.
  20. Пермяков Г.Л. От поговорки до сказки (Заметки по общей теории клише). — М.: Наука, Гл. редакция восточной литературы, 1970. — 240 с.
  21. Пермяков Г.Л. Основы структурной паремиологии. — М.: Наука, Гл. редакция восточной литературы, 1988. — 236 с.
  22. Пермяков Г.Л. Пословицы и поговорки народов Востока. — М.: Лабиринт, 2001. — 624 с.
  23. Потебня А.А. Слово и миф / Сост. А.Л. Топорков; отв. ред. А.К. Байбурин. = М.: Правда, 1989. — 623 с.
  24. Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка. // А.А. Потебня. Теоретическая поэтика / Сост. А.Б. Муратов. — М.: Высшая школа, 1990.
  25. Потебня А.А. Полное собрание трудов: Мысль и язык. — М.: Лабиринт, 1999. — 300 с.
  26. Пропп В.Я. Морфология сказки. — Л.: Academia, 1928. — 152 с.
  27. Рикёр П. Живая метафора // Теория метафоры / Сост. Н.Д. Арутюнова. — М.: Прогресс, 1990. — С. 435-455.
  28. Скрэгг Г. Семантические сети как модели памяти // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XII: Прикладная лингвистика / Сост. В.А. Звегинцев, ред. Б.Ю. Городецкий. — М.: Прогресс, 1983. — С. 228-271.
  29. Уилкс Й. Анализ предложений английского языка. I-II // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XII. — М.: Прогресс, 1983. — С. 208-227, 318-372.
  30. Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Л.В. Щерба. Языковая система и речевая деятельность. — М., 1974. — С. 24-39.
  31. Чарняк Ю. Умозаключения и знания. I-II // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XII. — М.: Прогресс, 1983. — С. 171-207, 272-317.
  32. Чейф У. Память и вербализация прошлого опыта // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XII. — М.: Прогресс, 1983. — С. 35-73.
  33. Шенк Р., Лебовиц М., Бирнбаум Л. Интегральная понимающая система // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XII. — М.: Прогресс, 1983. — С. 401-449.
  34. Шенк Р., Бирнбаум Л., Мей Дж. К интеграции семантики и прагматики // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XXIV. — М.: Прогресс, 1989. — С. 32-46.

 

 

 

The Dead Metaphor And The Live Metaphor: An Experimental Approach To The Paroemiology Of The Dunganish And The Chinese Languages

T. S. Zevakhina

 

Key words: metaphor, paroemia, proverbs, frame, Chinese language, Dunganish language

 

The semantic modelling of natural language can borrow much from the study of paroemiological units (proverbs and the like). A paroemia is a concentration of all the semantic mechanisms contributing to the creation, communication, and use of knowledge.  The central role here belongs to the mechanisms of metaphor, which is always live and communicatively active. We present the results of psycholinguistic experiments on metaphoric mechanisms in paroemiological utterances and show their equal relevance to the scientific discourse. The models proposed are situational, procedural, image-oriented, and prototype-bound.

 

Collection of proceedings