КАЖДАЯ НЕСЧАСТЛИВАЯ СЕМЬЯ НЕСЧАСТЛИВА ПО-СВОЕМУ? ГЛУБИННЫЕ И ПОВЕРХНОСТНЫЕ СТРУКТУРЫ ЛИТЕРАТУРНЫХ ПРОТОТИПОВ
В. Б. Смиренский
Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН РАН)
Ключевые слова: Глубинные и поверхностные структуры, литературные прототипы, текстовые соответствия
Литературные прототипы можно рассматривать как аналоги используемой в лингвистике понятия глубинной структуры. Текст, основанный на прототипах или реминисценциях, представляет собой двойной код. Код реминисценций может быть очевидным или скрытым, тайным. Расшифровка, или “взлом” тайного кода иногда даже сравнивают с литературным хакерством. Но в многих случаях точная идентификация происхождения литературных мотивов возможна только на основе текстовых соответствий, которые являются аналогами поверхностных структур. Идентификация поверхностных структур позволяет устанавливать и тождество глубинных структур. Иначе такая идентификация носит приблизительный характер. Эти положения демонстрируются примерами текстового анализа романов Стендаля “Красное и черное” и “Анны Карениной” Л. Толстого”. Наряду с этим, можно видеть несоответствия в глубинных структурах прототипов, несмотря на сходство и совпадение поверхностных (текстовых) структур.
Живые существа передают потомкам свои гены.
Но копии получаются неточными.
Из учебника генетики.
В России роман Стендаля “Красное и черное” был впервые опубликован в журнале “Отечественные записки” в 1874 году в переводе А.Плещеева. Сравнивая его с романом Л.Н. Толстого “Анна Каренина” (опубликованном в 1876-77), можно обратить внимание на связи, сходства и соответствия ряда ситуаций, сцен и даже персонажей. Таковы, например, существенные черты сходства Каренина с одним из основных действующих лиц “Красного и черного”. Г-н де Реналь, мэр города Верьер, “высокий человек с важным и озабоченным лицом”, лет сорока восьми – пятидесяти, кавалер нескольких орденов. Ему присущи самодовольство, заносчивость, ограниченность. Он имеет привычку “разглагольствовать с важным видом” даже со своей женой.
Каренин появляется в романе, увиденный глазами Вронского. Это “строго самоуверенная фигура”, особенно оскорбляет Вронского “походка Алексея Александровича, ворочавшая всем тазом и тупыми ногами.” И далее Толстой, как и Стендаль, использует, характеризуя Каренина, чаще всего иронию, а для изображения его “непоэтической наружности” – даже карикатурность: большие уши, тонкий голос, мутные глаза, привычка трещать пальцами. Немалое место в романе занимают его “разглагольствования с важным видом” со своей женой (“особенная словоохотливость Алексея Александровича, так раздражавшая ее”). Реналя возмущают статейки в либеральных газетах: “…все это отвлекает нас и мешает нам делать добро”. Анна не может отделаться от мысли, что у Каренина “высокие соображения, любовь к просвещению, религия, все это – только орудия для того, чтобы успеть.”
Существенная черта, которая объединяет Реналя и Каренина, это то, что они “справедливо пожинают плоды своей сердечной сухости” (Стендаль).
Существование г-на де Реналя после того, как он получил анонимное письмо, в котором ему весьма подробно сообщали о том, что происходит у него в доме, стало поистине невыносимым. Для наглядности сопоставим тексты романов, в которых говорится о переживаниях Реналя и Каренина как обманутых мужей, о попытках найти выход из создавшегося положения. И Реналь, и Каренин страшатся насмешек и скандала, которые подорвут их репутацию, думают об отмщении или дуэли, затем отвергают как этот способ, так и возможность расстаться с женами и приходят к решению до поры до времени сохранить статус-кво.
|
Г-н де Реналь (“Красное и черное”) |
Каренин (“Анна Каренина”) |
|
“… весь Верьер будет потешаться над моим мягкосердечием. Чего только не рассказывали о Шармье (известный всему краю супруг, которого жена обманывала на глазах у всех)? Стоит только произнести его имя, и уж у всехулыбка на губах. Я сделаюсь истиннымпосмешищем в Верьере.
“…Я могу поймать этого подлого малого с моей женой и убить их обоих… Я могу избить до полусмерти этого наглеца-гувернера и вытолкать его вон. Но какой скандалподымется… Старинное имя Реналей, втоптанное в грязь зубоскалами!.. Но если я не убью мою жену, а просто выгоню ее с позором, так ведь у нее есть тетка в Безансоне, которая из рук в руки передаст все состояние. Жена моя отправится в Париж со своим Жюльеном,… и я опять окажусь в дураках”.
“Но как же это! – вдруг завопил он.
“Я привык к Луизе, говорил он себе. Она знает все мои дела. Будь у меня завтра возможность снова жениться, мне не найти женщины, которая заменила бы мне ее”. “Не лучше ли мне просто держать про себя свои подозрения и не доискиваться до истины? И тогда волей-неволей придется воздержатьсяот каких-либо попреков”.
|
… целый ряд случаев современныхневерностей жен мужьям высшего света возник в воображении Алексея Александровича. “Дарьялов, Полтавский, князь Карибанов, граф Паскудин … вспоминал Алексей Александрович. – Положим, какой-то неразумный ridicule(осмеяние) падает на этих людей. Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал, что не будет драться. “Цель моя состоит в том, чтобы обеспечить свою репутацию.” Попытка развода могла привести только к скандальному процессу… Можно было еще просто разъехаться с женой. Но и эта мера, как и формальный развод, бросало его жену в объятия Вронского. - Нет, это невозможно, невозможно! - громко заговорил он.
Обдумывая дальнейшие подробности, Алексей Александрович не видел даже, почему его отношения к жене не моглиоставаться такие же почти, как и прежде. “Да, пройдет время, все устрояющее время, отношениявосстановятся прежние.”
|
А вот как де Реналь и Каренин требуют от своих жен отдать их личные письма:
|
Г-н де Реналь (“Красное и черное”) |
Каренин (“Анна Каренина”) |
|
– Сейчас же покажите мне эти письма, я вам приказываю. – Нет, во всяком случае, не сейчас, – отвечалаона необыкновенно спокойно. – Сию же минуту, черт подери! – рявкнул г-н де Реналь. – Но я требую, чтобы вы немедленно подали мне эти письма, сейчас же. Где они? – В ящике моего письменного стола, но все равно я ни за что не дам вам ключа. – Я и без ключа до них доберусь ! – закричал он… И он действительно взломал железным прутом дорогой письменный столик…
|
Он вошел в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ееписьменному столу, и взяв ключи, отворил ящик. – Что вам нужно?! – вскрикнула она. – Письма вашего любовника, – отвечал он. – Их здесь нет, – сказала она, затворяяящик; но по этому движению он понял, что угадал верно, и, грубо оттолкнув руку, быстро схватил портфель, в котором он узнал, что она клала самые нужные бумаги… |
Если образы этих бюрократов не вызывают большого сочувствия, то Луиза де Реналь и Анна Каренина, наоборот, наделены необыкновенной притягательностью.
|
Луиза де Реналь (“Красное и черное”) |
Анна Каренина |
|
“Г-же де Реналь на вид можно было дать лет тридцать, но она была еще очень миловидна”. Она слыла когда-то первой красавицей на всю округу. Ее “наивная грация, полная невинности и живости могла пленить какой-то скрытой пылкостью”. “Сердце Луизы было чуждо всякого кокетства ипритворства.” |
Анна обращает на себя внимание Вронского “не потому, что она была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации… но потому, что в выражении миловидного лица … было что-то особенно ласковое и нежное.” “Участие и любовь непритворные видны были на лице Анны”, видит Долли.
|
“Одаренная тонкой и гордой душой”, Луиза безотчетно стремится к счастью. Выданная замуж в шестнадцать лет за немолодого дворянина, за всю свою жизнь она никогда не испытывала и не видала ничего, хоть сколько-нибудь похожего на любовь. И эти слова можно отнести к Анне.
Стендаль к одной из глав своего романа дает эпиграф:
Любовь – амор по-латыни,
От любви бывает мор,
Море слез, тоски пустыни,
Мрак, морока и позор.
Гербовник любви
Очевидна применимость этого эпиграфа и к тем главам романа “Анна Каренина”, где автор говорит о страсти, которая представляется Анне ужасной, преступной, унизительной: “Было что-то ужасное и отвратительное в воспоминаниях о том, за что было заплачено этою страшною ценой стыда.” Лаконичная фраза Стендаля “Они предавались любви с исступлением” разворачивается у Толстого в метафору страсти-убийства: “Это тело, лишенное им жизни, была их любовь, первый период их любви… И с озлоблением, как будто со страстью, бросается убийца на это тело, и тащит, и режет его; так и он покрывал поцелуями ее лицо и плечи.” Возможно, эта метафора возникла также под влиянием одной из сцен “Красного и черного”, когда Луиза, подавленная мыслью о предстоящей разлуке, “не только не отвечала на его бурные ласки, – она была как труп, в котором чуть теплится жизнь”. Жюльен ушел, “глубоко потрясенный мертвенными объятиями этого живого трупа.” На слова Вронского о счастье Анна отвечает:
“Какое счастье!— с отвращением и ужасом сказала она, и ужас невольно сообщился ему.” Но призрачность и даже преступность своего счастья сознавали Жюльен и Луиза.
“Боже мой! Это и есть счастье любви! И это все?”—вот какова была первая мысль Жюльена, когда очутился один у себя в комнате…Теперь счастье их нередко напоминало преступление.”
Когда заболел ее младший сын, г-жу де Реналь охватили ужасные угрызения совести. Мучаясь непрестанным раскаянием, она совсем лишилась сна. Перед лицом смерти, грозящей сыну, она переживает сильнейшее эмоциональное потрясение и в отчаянии почти признается мужу в содеянном. Она готова отказаться от своей любви и сама предать себя на позор. Угрызения совести не покидали Луизу и после того, как болезнь отступила.
Если переживания Луизы связаны с болезнью сына, то одна из кульминационных сцен романа Толстого происходит после того, как Анна родила дочь. У нее началась родильная горячка, и доктора почти не надеются на ее выздоровление. Героиня перед лицом смерти также переживает сильнейшее потрясение, мучается раскаянием и просит прощения у мужа.
|
Г-жа де Реналь (“Красное и черное”) |
Анна (“Анна Каренина”) |
|
– Выслушай меня! Ты должен узнать правду. Знай, это я убиваю моего сына. Пусть меня втопчут в грязь, – может быть это спасет моего сына.
– Я знаю, что я погибла, погибла, и нет мне пощады. … я теперь проклята навеки. |
– Одно мне нужно: ты прости меня, прости совсем! Я ужасна… Нет, ты не можешь простить! Я знаю, этого нельзя простить! Нет, нет, уйди, ты слишком хорош!.. Помни одно, что мне нужно было одно прощение, и ничего я больше не хочу… – Я погибла, погибла! Хуже чем погибла. Я еще не погибла, я не могу сказать, что все кончено… Но еще не кончено… и кончится страшно. |
Видя страдания Луизы, плачет юноша Жюльен. Но и граф Вронский, воплощение мужества и чести, не может сдержать слез после трех бессонных ночей. Отступая от своих правил, он идет на страшное для себя унижение, за которое заплатит в тот же день выстрелом в сердце.
|
Жюльен (“Красное и черное”) |
Вронский (“Анна Каренина”) |
|
– Позволь мне остаться с тобой … Жюльензалился слезами: – Только скажи, что мне делать. Я послушаюсь, больше мне теперь ничего нее остается.
|
У ее стола… сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. – Она умирает. Доктора сказали, что нет надежды. Я весь в вашей власти, но позвольте мне быть тут. |
Можно, наверное, найти и другие случаи сюжетных и текстовых соответствий между знаменитыми романами. Однако и приведенных примеров достаточно, чтобы сделать вывод об их несомненной связи. При этом следует подчеркнуть, что Толстой использует прототипы Стендаля со всей свободой замысла, в соответствии со своими целями, изменяя, трансформируя и развивая психологический и образный материал, а также “смысловую атмосферу вещи”, по выражению Ю.Тынянова.
Суммируя случаи текстовых (как наиболее ярких) соответствий, можно обратить внимание на полное, или точное цитирование (включая дословное или буквальное использование одних и тех же реалий – ящик письменного стола) одного автора другим (пусть и с изменением грамматических форм):
грация → грация
я погибла, погибла → я погибла, погибла
счастье → счастье
письменный стол → письменный стол
ящик → ящик
скандал → скандальный процесс
миловидна → миловидное (лицо)
красавица → красива
позволь мне (остаться с тобой) → позвольте мне (быть тут)
(чуждо) притворства → непритворные
Однако чаще Толстой прибегает к синонимичным заменам, уточнениям и перифразированию:
письма → письма вашего любовника
разглагольствования → словоохотливость
делать добро → высокие соображения
жена обманывала → неверность жен
потешаться, улыбка на губах, посмешище → ridicule (осмеяние)
но как же это → невозможно, невозможно.
завопил → громко заговорил
имя → репутация
убить, избить до полусмерти → дуэль, драться
залился слезами → плакал
я послушаюсь → я весь в вашей власти
держать, воздержаться → оставаться, восстановятся
труп, живой труп → тело, лишенное им жизни
ты должен узнать правду → ты прости меня, прости совсем
нет мне пощады → этого нельзя простить
жена моя отправится в Париж со своим Жюльеном → бросало его жену в объятия Вронского
взломал железным прутом → грубо оттолкнув руку, быстро схватил портфель
мне не найти женщины, которая заменила бы мне ее → почему его отношения к жене не могли оставаться такие же почти, как и прежде.
В других случаях варьирование, несмотря на сходство ситуаций, происходит за счет некоторого изменения действий персонажей. Соответственно меняются и лексические отношения, которые можно охарактеризовать как коррелятивные или антонимические:
отвечала спокойно → вскрикнула
рявкнул → отвечал
я и без ключа до них доберусь → взяв ключи, отворил ящик.
(Возможно, Л. Толстой с этой целью обыгрывает также фамилии. Упомянутый де Реналем Шармье превращается у Каренина в Паскудина; фр. charme - привлекательность).
Прототипы можно рассматривать как аналоги используемой в лингвистике глубинной структуры [1]. Это понятие, которое раскрывает механизм и процесс порождения текста. Так или иначе, установление литературного родства способно только обогатить наше представление о писателе. Оно помогает глубже проникнуть в его мастерскую, в его замыслы, непосредственную работу над текстом. В свое время В.В. Виноградов написал статью о близких связях между “Невским проспектом” Гоголя и “Исповедью опиофага” Томаса де Куинси. По его мнению, сопоставление художественных произведений, если оно мотивируется лишь хронологически и психологически, остается внешним. “У дверей “мастерской художника” сваливается груда “товара”, из которого будто бы он кроил и перекраивал свои произведения.” Но даже так называемое внешнее сходство представляет определенный интерес.
Тема, сюжет, персонажи, сцены, детали, отдельные слова и даже имена могут оказаться одинаково важными, несмотря на то, что при повторном использовании они приобретают совершенно иной смысл. При этом совпадения не всегда кажутся мертвой “грудой товаров” или “живыми трупами”, по выражению В.В. Виноградова. Сама художественная ткань соответствий препятствует такому признанию.
Например, первая строка “Евгения Онегина”, пишет В.В. Набоков, представляет собой отголосок четвертой строки басни Крылова “Осел и мужик”: “Осел был самых честных правил”, в результате чего образуется определенный подтекст, и содержание первой строфы романа (внутренний монолог Онегина) Набоков передает следующим образом: “Мой дядя…честный человек…Крыловский осел честных правил… истинный дворянин, но в конце концов дурак…заставил уважать себя только теперь, когда не в шутку занемог…” и т. д [2].
Воскресают и становятся действенными те давние “живые трупы”, в которых открываются соответствия активным формам современной литературной действительности. “Приемы” и даже комбинации их… трудно рассматривать как продукты индивидуального “влияния”; они, как и грамматико-семантические категории в языке, коллективны, они достояние… иногда разных литературных школ эпохи” [3].
Во многих случаях только благодаря текстовым соответствиям возможно точное
установление генезиса литературных мотивов. В противном случае оно носит
приблизительный и гадательный характер. Трудно даже представить себе “тираж” мотива
“переживаний обманутого мужа”. Но сравнивая текстуально размышления и внутреннюю
речь де Реналя и Каренина, можно констатировать достаточно точное и последовательное
следование стендалевскому прототипу. В то же время глубинная структура
предполагает множество различных интерпретаций и способна нести различную
смысловую нагрузку [1]. С почти “пугающей” точностью Анна воспроизводит отчаянные
слова Луизы (“я погибла, погибла…” и т. д.), но у Толстого скрытый драматизм сцен
“Красного и черного” приобретает все более глубокое и подлинно трагическое звучание,
которое коренным образом меняет судьбы героев.
Наряду с этим, при сходстве поверхностных (текстовых) структур можно увидеть и
различия в глубинных структурах. Если просьба Жюльена “позволь мне остаться с тобой”
означает лишь проявление эмоционального сочувствия, то просьба Вронского, обращенная
к Каренину, “позвольте мне быть тут” – оборачивается стыдом и унижением, которые
невозможно смыть и которые приводят его к попытке самоубийства.
Текст с использованием прототипов или реминисценций представляет собой своего рода двойной код. Код самих реминисценций может быть явным или скрытым, тайным. Расшифровку, или “взлом” тайного кода иногда даже сравнивают с литературным хакерством [4]. ”Всякое письмо (écriture) напоминает, скорее, не внука (petit-fils), выступающего в качестве деда (grand-père), но… некий фрагмент, отделившийся от того или иного софтвэра, одновременно такой софтвэр, который мощнее первого: часть, производную от целого, но вместе с тем и более крупную, чем это целое, частью которого она выступает” [5].
Пушкин использует крыловскую строку для создания иронического подтекста. Гоголь в 1830-е годы осваивал и использовал поэтику романтически “ужасного” жанра и “неистовой словесности”. Для Л.Н. Толстого одна из сюжетных линий его романа – это история гибельной, “безуправной”, по выражению В. Лакшина, страсти, которую он прослеживает во всех фазах – сначала зарождение чувства, его движение, накал, высшая точка – и потом угасание, кризис, катастрофа. Роман Стендаля с его точнейшим аналитическим психологизмом (сам автор сравнивал некоторые его страницы с “психологическим трактатом”) смог послужить для этого одним из лучшим образцов.
Литература
- Неелов Е.М. Снегурочки не умирают. (Трансформации фольклорного образа в психологической новелле, литературной сказке, научно-фантастическом рассказе) // Русская литература и фольклорная традиция. – Волгоград, 1983, с.75-92.
- Набоков В.В. Комментарии к “Евгению Онегину” Александра Пушкина. / Пер. с англ. – М. : ИНИОН РАН, 1999. - с. 32-35.
- Виноградов В.В. О литературной циклизации // В.В. Виноградов. Поэтика русской литературы. – М. : Наука, 1976. – с.51-52.
- Смирнов И.П. Роман тайн “Доктор Живаго” – М. : НЛО, 1996, с. 8.
- Деррида Ж. Два слова для Джойса // Ad Marginem’93. Ежегодник. – М. : Ad Marginem, 1994. –
с. 362.
The deep and surface structures of literary prototypes
V. Smirensky
Key words: deep and surface structures, literary prototypes, text correspondences
It is possible to consider literary motives and prototypes as the analogies of a deep structure, the notion used in linguistics. A text based on the prototypes or reminiscences represents some kind of a double code. The code ofreminiscences can be obvious or hidden, secret. Decryption, or “effraction” of the secret code sometimes is even compared with literary hacking. But in many cases exact identification of the genesis of literary motives is possible only due to the text correspondences which are the analogies of surface structures. Identification of surface structures allows to ascertain the identity of deep structures also. Otherwise such identification has rather an approximate character. The thesis is demonstrated with examples of comparison and text analysis of “The Red and the Black” by Stendhal and L. Tolstoy’s “Anna Karenina”. Alongside with it, it is possible to see discrepancies in deep structures of motives in spite of similarity of surface (text) structures.