Режим интерпретации как контекст,
снимающий неоднозначность
Register of interpretation as disambiguating context
Падучева Е.В. (elena708@gmail.com), ВИНИТИ РАН
В современной семантике фокус внимания смещается от описания отдельных
значений языковых единиц к описанию семантических переходов и контекстов,
обуславливающих сдвиг значения. Одним из таких контекстов является режим
интерпретации. В докладе приводятся примеры эгоцентрических грамматических
категорий, слов, конструкций, которые имеют в разных режимах разную
интерпретацию.
По мере того, как совершенствуются наши методы описания значения, всё
яснее дает о себе знать многозначность: многозначность в природе языка.
Особенно это касается регулярной
многозначности (Апресян 1974). Поэтому в современной семантике фокус
внимания всё явственнее смещается от описания отдельных значений языковых
единиц к описанию семантических
переходов и контекстов,
обуславливающих сдвиг значения.
Одним из таких контекстов стал в последнее время режим интерпретации; это контекст,
необходимый для понимания значения эгоцентрических
(в частности, дейктических)
элементов языка – грамматических категорий, слов, конструкций. Семантика эгоцентрического
элемента (ЭЭ) предполагает присутствие в ситуации некоего субъекта – говорящего
или его аналога.
Можно различить три режима интерпретации. Основным является речевой, или диалогический режим.
Ему соответствует каноническая коммуникативная
ситуация (Lyons 1979: 579ff), когда есть говорящий и слушающий, которые связаны единством
места и времени; имеют общее поле зрения; могут видеть друг друга и жесты друг
друга, и т.д. Речевому режиму противопоставлены нарративный и гипотаксический.
Принято
различать первичный и вторичный дейксис (ср. Апресян 1986). Под вторичным дейксисом
понимаются такие явления, как дейксис художественного повествования; дейксис
пересказа (так сказать, «третичный»); дейктическая проекция по Лайонзу (т.е.
дейксис в неканонической, но все-таки диалогической ситуации); сюда же следует,
видимо, отнести также дейксис в гипотаксическом контексте. Я применяю
противопоставление «первичный–вторичный» не только к контекстам употребления
дейктических и, вообще, эгоцентрических элементов, но и к самим этим элементам.
Первичные эгоцентрики – это
слова и категории, которые полностью реализуют свой смысл только в условиях
канонической речевой ситуации и ориентируются только на полноценного говорящего
(а в не-канонической ситуации либо не употребляются, либо меняют свое значение);
а вторичные
могут, не меняя значения, ориентироваться не на говорящего, а на другое лицо.
Моя задача – показать, что режим интерпретации является контекстом,
который необходим для раскрытия значения эгоцентрических элементов и снятия их
неоднозначности. Чтобы дать общее представление о режимах интерпретации, мне
придется частично повторить примеры, приводившиеся в Падучева 1986, 1996, 2004.
1. Первичные и вторичные эгоцентрики
Говорящий может присутствовать в семантике языковых единиц в разных ипостасях. Прежде всего – как субъект речи. А кроме того, как субъект дейксиса, субъект восприятия и субъект сознания (т.е. модальности, мнения, оценки, эмоции, и тому подобное).
Примером первичного эгоцентрика могут служить местоимения я, ты, вон <там>. Примером вторичного – неопределенные местоимения; так, какой-то предполагает субъекта неопределенности-незнания – им может быть как говорящий, так и другое лицо. Глаголы послышаться, показаться, раздаться, доноситься предполагают наличие в ситуации субъекта восприятия, иначе – Наблюдателя. Роль Наблюдателя тоже может выполнять как говорящий, так и другое лицо. Предложение (1а) – это знаменитый пример Наблюдателя из Апресян 1986, лежащий в основе понятия режима интерпретации:
(1) а. На дороге показался всадник [субъект восприятия, предположительно, говорящий];
б. Иван шел к морю. Вдруг на дороге показался всадник [предположительно, субъект восприятия – Иван].
Глаголы кривляться, ломаться предполагают субъекта оценки; сейчас, неподалеку – субъекта дейксиса; прилагательные и наречия ясно, грустно, досадно, надо – субъекта сознания, ср. примеры, которые приводятся в связи с подразумеваемым субъектом сознания в статье В.В.Виноградова о «Пиковой даме» (Виноградов 1976):
(2) а. Долгая зимняя ночь прошла незаметно;
б. В одном увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой;
в. Неведомая сила, казалось, привлекала его к нему <дому графини>.
Все эти эгоцентрики вторичные.
При описании семантики языковых единиц лингвист обычно имеет в виду речевой контекст. Между тем, если контекст нарративный, то значение ЭЭ может меняться. Особенно это касается первичных эгоцентриков: вторичный эгоцентрик, по определению, имеет в нарративном контексте то же значение, что в речевом. Итак.
Вторичный эгоцентрик в нарративном контексте не меняет значения, но допускает две ориентации – персональную, как в (3б), и повествовательную, как в (3а):
(3) а. Нет! Мастер ошибался, когда говорил Иванушке в больнице в тот час, когда ночь перевалилась через полночь, что она позабыла его. Она его, конечно, не забыла; [субъект уверенности – повествователь, который знает, как было дело; повествовательная интерпретация-ориентация]
б. Она сделала все, чтобы разузнать что‑нибудь о нем, и, конечно, не разузнала ровно ничего. [пессимизм может принадлежать и Маргарите, персональная интерпретация]
Чаще, все-таки, субъектом уверенности является персонаж. И субъектом незнания тоже
чаще бывает персонаж, чем повествователь. (Ср. незнающего повествователя у
Гоголя и ненадежного повествователя в романе Набокова «Пнин».) Неоднозначность
ориентации может, впрочем, возникать и в речевом контексте.
Первичный эгоцентрик, который требует канонической коммуникативной ситуации и полноценного говорящего, в контексте нарратива либо
а) не употребляется вообще (… испекли мы каравай вот такой вышины),
либо
б) имеет другой смысл (ср. Вот твоя книга! = ‘здесь’ и Вот пошел Иван в лес), либо
в) выводит за пределы диегетического
пространства текста, выявляя внеположного этому пространству повествователя.
Есть
еще одна возможность для первичного эгоцентрика в нарративе – несобственная
прямая речь (НПР); это когда
первичный эгоцентрик оказывается в распоряжении персонажа 3 лица; получаются,
как говорит А.Банфилд, unspeakable sentences:
(4) Князю бы не хотелось расставаться с этим крестом. [ср. Мне бы не хотелось] (Достоевский. Идиот)
(5) Лично ей это было безразлично. (Р.Киреев. Ровно в семь у метро) [ср. Лично мне это безразлично]
Итак, чтобы говорить о значении эгоцентриков, надо идентифицировать режим интерпретации. Ниже будет показано на примерах, как режим интерпретации снимает неоднозначность ЭЭ. Предварительно, несколько уточнений.
1. Говоря о нарративе, мы до сих пор имели в виду повествование от 3 лица. Употребление эгоцентриков в повествовании от 1 лица отличается от третьеличного нарратива незначительно. В нарративе 1 лица употребляются, не выводя за пределы текстового пространства, эгоцентрики (в том числе – первичные), ориентированные на субъект речи. Примеры из Национального корпуса русского языка (сокращенно –НКРЯ, адрес в Интернете – www.ruscorpora.ru). Оборот по правде говоря вполне уместен в (6), где есть я; а пример (7) этот оборот заставляет идентифицировать как несобственную прямую речь; так что (6) возможно в обычном речевом контексте, а (7) – специфический нарратив:
(6) <…> доставать [ящик с игрушками] мне и самой, по правде говоря, не хотелось.
(7) Тане, пожалуй, было интереснее общаться с Виталиком, поскольку он склонялся к медицине и у них было больше общих тем, но, по правде говоря, в качестве кавалеров её гораздо больше устраивали посторонние мальчики [Л. Улицкая. Путешествие в седьмую сторону света].
Что же касается первичных эгоцентриков, апеллирующих к времени и месту говорящего, дейктических, то они в повествовании от 1 лица невозможны совершенно так же, как в третьей форме, поскольку у рассказчика и читателя нет общего пространства, поля зрения и момента речи. Пример из Гуковский 1959: 115 [здесь = ‘в том месте, где находится повествователь’]:
(8) Впрочем, я думаю, что не имеет ли самый воздух в Малороссии какого-то особенного свойства, потому что если бы здесь вздумал кто-нибудь таким образом накушаться, то, без сомнения, вместо постели очутился бы лежащим на столе. (Гоголь. "Старосветские помещики")
2. Понятие режима интерпретации, т.е. разграничение речевого и нарративного режима, возникло на базе введенного Бенвенистом разграничения «плана повествования» и «плана речи». Однако режим интерпретации – понятие более изощренное. Интерпретация ЭЭ не только идентифицирует режим, но и выявляет ориентир. В одном и том же тексте как правило возможны разные режимы интерпретации для разных эгоцентриков; и уж заведомо разные ориентиры. Т.е. текст не принадлежит весь к какому-то одному плану. Так что надо уметь интерпретировать отдельные ЭЭ текста. Идентификация текста в целом как относящегося к тому или иному типу может быть разве что статистическая, ср. терминологические неудобства, которые возникают из-за этого в Шмид 2000.
В.В.Виноградов заключает в своей статье о «Пиковой даме» раздел под названием “Образ автора в композиции «Пиковой дамы»” словами: «Итак, мало того, что структура субъекта подвижна, что она двойственна по отношению к сферам сознания двух персонажей, но она вообще лишена точно очерченной субъективности. В самом субъекте как форме повествования заложена возможность приятия автором и мира Германна, и мира Лизы». Иначе это наблюдение В.В.Виноградова можно выразить так: повествователь, Лиза, Германн и даже старая графиня приблизительно равны в своем праве быть подразумеваемыми субъектами эгоцентриков этого текста.
3. Обращение к гипотаксическому режиму интерпретации ЭЭ позволяет ясно понять пример из Успенский 1970/2000: 79:
(9) … ей так хотелось поскорее, полегче, перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот-вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, … (Война и мир).
В этом отрывке основной субъект сознания – княжна Марья; Б.А.Успенский отмечает номинацию тетя восклицательным знаком. В самом деле, тут в пределах одной фразы – двойной переход от одного ориентира к другому, хотя обычно субъект сознания на протяжении какого-то отрезка текста один и тот же. А дело в том, что номинация тетя возникает в гипотаксическом контексте: субъект номинации – ребенок «боявшийся». Только поэтому двойная смена субъекта сознания не означает отклонения от нарративных норм, т.е. нарративной неудачи.
В следующем фрагменте из «Анны Карениной» двойная смена ориентира – носителя точки зрения (в квадратных скобках указан предполагаемый для данного фрагмента текста Субъект сознания):
(10) [повествователь: Она тоже не спала всю ночь и все утро ждала его. ] [Кити: Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его и радовалась этой мысли, и робела, и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. ] [повествователь: Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.]
Слово тоже – эгоцентрик, поскольку пресуппозиция ‘Левин не спал всю ночь’ должна кому-то принадлежать. Она может принадлежать только повествователю, поскольку Кити не может знать про то, как провел ночь Левин. Дальше идет повторное описание сцены с mademoiselle Linon. Этот повтор мотивирован, очевидно, тем, что меняется персонаж – носитель точки зрения: раньше это был Левин, теперь – Кити. Но последняя фраза – снова от лица повествователя. Неясно, что это: прием или нарративная неудача.
Ниже следуют примеры употребления
эгоцентриков в речевом и нарративном режиме. Рассматриваются три вида эгоцентриков: эгоцентрические грамматические категории,
слова и конструкции. Показано, как режим интерпретации выявляет и снимает
неоднозначность и какую роль в семантике вторичного эгоцентрика играет ориентир.
2. Грамматические
категории
Пример 1. Главным примером первичного эгоцентрика в русском языке является грамматическое время (именно на анализе системы французских времен построена теория планов речи у Бенвениста (1959/1974)). В самом деле, между значением форм времени в речевом режиме и в нарративе вопиющая разница. Согласно общепринятым определениям, настоящее время означает одновременность моменту речи; прошедшее выражает предшествование, будущее относит событие к некоему последующему моменту. Между тем, форма прош. времени несов. вида, которая в речевом режиме обозначает предшествование (моменту речи), в нарративном выражает синхронность (текущему моменту текста, т.е. текстовому времени):
(1)
а. Кто сидел на моем маленьком
стульчике и сломал его? (Толстой. Три медведя) [прямая речь; т.е. речевой
режим; форма прош. выражает предшествование]
б.
Старая графиня*** сидела в своей
уборной перед зеркалом. Три девушки окружали
ее. (Пушкин. Пиковая дама) [нарративный режим; прош.время выражает синхронность]
Прош. время во фразе (2) (почти цитата из романа А.Фадеева «Разгром») имеет в речевом и нарративном режиме понимания, существенно различные между собой, в речевом это долженствование в настоящий момент, в нарративном – сожаление о невыполненном долге:
(2) Надо было исполнять свои обязанности.
Пример 2. Повествовательная и персональная интерпретация форм времени. Форма наст. в примере (1) – это несобственная прямая речь.
(1) Беликов нервно засуетился и стал одеваться быстро, с выражением ужаса на лице. Ведь это в первый раз в жизни он слышит такие грубости. (Чехов. Человек в футляре) [настоящее персонажа; НЕ наст. историческое]
(2) Где же были ее краски? <…> Да, краски. Она оставила их в гостиной вчера вечером. (W.Woolf. To the Lighthouse) [прош. время – время повествователя]
Пример 3. В речевом режиме русская форма совершенного вида и англ. Present Perfect могут быть равны по смыслу:
(1) a. My uncle has broken his leg [событие в прошлом; и состояние, актуальное в момент речи];
б. Мой дядя сломал ногу [событие в прошлом; и состояние, актуальное в момент речи].
Однако Present Perfect первичный
эгоцентрик (он может быть ориентирован только
на момент речи), а СВ – вторичный, и сочетается с обстоятельством времени. В
контексте обстоятельства перфектность СВ, т.е. идея сохранения результата в
момент речи, пропадает – пропадает и сходство с англ. перфектом:
(2) а. Ко мне приехали родственники [событие; и состояние, актуальное в момент речи];
б. Ко мне сейчас приехали родственники [состояние, актуальное в момент речи].
в. Ко мне
вчера приехали родственники [событие]; ср. *My relatives have come yesterday.
В этой связи вызывает сомнение анализ, предложенный в Апресян 1986 для
примеров (3а) и (3б) – «в случае сов. вида говорящий мыслит время события как
образующее единое целое со своим временем, т.е. тем временем, в котором он
мыслит себя»; отсюда выводится свойственный сов. виду эффект сохранения
результата в настоящем:
(3) а. Я прочел «Войну и мир» в раннем детстве;
б. Я читал «Войну и мир» в раннем детстве;
в. Я прочел «Войну и мир».
На самом деле, сов. вид имеет перфектную семантику только в контексте
предложения (3в), без обстоятельства, а различие между (3а) и (3б) можно
усмотреть разве что в эксплицитности указания на доведения действия до конца.
Ю.С.Маслову принадлежит открытие того замечательного факта, что форма причастия на н/т без связки – это, в современном языке, не наст. время пассива, а особый вид: статальный перфект (Маслов 1983, 1987). В речевом режиме статальный перфект обозначает не событие и состояние, а только состояние. Причем в речевом режиме это состояние, которое актуально в момент речи. Еще в XIX веке статальный перфект не сформировался, отсюда неправильное понимание строчек из Лермонтова:
(4) – Скажи-ка, дядя, ведь не даром / Москва, спаленная пожаром, /Французу отдана? (пример из Падучева 2004: 498)
В полном соответствии с этим анализом получаем аномалию в примере (5), где статальный перфект попадает в контекст цепочки. В самом деле, здесь глагол в позиции первого звена в цепочке означает, что состояние актуально в момент речи, а второй глагол противоречит такому пониманию:
(5) *Телега сломана и после починена (Þ была сломана). (пример на базе Маслов 1983)
Пример (6) показывает, однако, что форма статального перфекта может употребляться в гипотаксическом контексте, так что состояние, обозначенное глаголом в позиции первого звена цепочки, не обязательно ориентируется на момент речи, форма уместна и в таком контексте, где есть только момент наблюдения:
(6) а. *Он увидел телегу и понял, что она сломана и после починена. (пример из Маслов 1983)
б. Он увидел телегу и понял, что она была сломана и после починена.
Итак, примеры (4), (5) показывают, что форма на н/т является в речевом режиме статальным перфектом наст. времени, а пример (6) – что она не является первичным эгоцентриком, т.е. формой, свойственной исключительно речевому режиму: она возможна и в гипотаксическом контексте, где обозначает состояние, актуальное на момент наблюдения. Так что статальный перфект, как и сов. вид, отличается от англ. формы Present Perfect, которая невозможна в гипотаксическом контексте.
В отличие от формы сов. вида, форма статального перфекта сочетается с обстоятельством прош. времени, характеризующим время события, не теряя перфектности, т.е. идеи актуальности состояния в момент речи. Это доказывает пример (7):
(7) Церковь Спаса на Нередице разрушена во время второй мировой войны.
В настоящий момент состояние перестало быть актуальным, и предложение понимается как ложное.
Посмотрим теперь, как ведет себя эта форма в нарративном режиме (использован материал из Князев 1989). В нарративном тексте, в котором базовое время прошедшее, статальный перфект недопустим, поскольку форма без связки трактуется как наст. время. Поэтому в нарративном контексте в примерах (196), (197)[1], где базовое время прош., употребляется форма со связкой:
(196) <Я предложил нечто.> Но мое предложение было выслушано с недоумением, а потом меня просто выгнали на улицу (Шефнер: 372);
(197) <...> Очнулся в кустах, <...> дополз с трудом до шоссе, где и был подобран (Богомолов: 151).
Статальный перфект в этом контексте невозможен:
(201¢) белые искали меня и не могли найти. *Вместо меня арестован гимназист К.
В противоположность этому, в (199), где имитируется речевой режим и возможно наст. речевое, возможна и статально-перфектная форма:
(199) Сегодня, 16 августа, <...> уничтожена остаточная группа противника (Богомолов: 74).
Статальный перфект возможен и в контексте с базовым наст. историческим, т.е. там, где режим интерпретации нарративный, см. (201¢¢):
(201¢¢) белые ищут меня и не могут найти. Вместо меня арестован гимназист К.
В Князев 1989 нарративным называется то употребление глагольных форм, которое мы назвали цепочечным.[2] Ключевым для Ю.П.Князева является пример (201), в котором невозможна цепочка статально-перфектных форм:
(201) белые искали меня <...> Вместо меня был арестован и отпущен гимназист К. (Каверин: 273).
Наш анализ показывает, однако, что в контексте примера (201), с базовым прош. временем нарратива, невозможна не только цепочка (о которой автор говорит, что она имеет нарративную, или повествовательную функцию), но и единичный статальный пассив, см. (201¢). В то же время в (201¢¢¢), где базовое время настоящее, возможен не только единичный пассив, но и цепочка:
(201¢¢¢) белые ищут меня и не могут найти. Вместо меня арестован и отпущен гимназист К.
Получается, что цепочка статально-перфектных форм, невозможная в речевом режиме, пример (5), возможна в нарративном.
Пример 4. Персональная
интерпретация утвердительной модальности. Открытием
в теории нарратива можно считать обнаружение того факта, что персональную
интерпретацию в НПР может иметь
утвердительная модальность (индикативное наклонение). Сам факт наличия
субъекта (всегда подразумеваемого) у индикатива не был до сих пор предметом
внимания. То, что субъект есть, скажем, у оптатива, не вызывает сомнений –
естественно, что у желания имеется субъект[3].
Нельзя, однако, не признать, что и за утвердительной модальностью тоже стоит
субъект сознания.
Как известно, в речевом режиме на
утверждающем лежит ответственность за его утверждение – он несет так называемое
эпистемическое обязательство (Парадокс Мура). В традиционном нарративе
субъектом эпистемического обязательства, которое входит в семантику индикатива,
всегда является говорящий, так что индикатив – первичный эгоцентрик. Между тем
в НПР индикатив может оказаться, как и другие первичные эгоцентрики, в
распоряжении 3 лица. Пример (из Tammi
2003):
(1) He [Frank Churchill] stopped again, rose again, and seemed quite embarrassed. – He was more in love with her than Emma had supposed <...>. (Джейн Остин. Эмма)
Второе предложение этого текста передает впечатление Эммы – которое, как читатель скоро узнает, не соответствует действительности. Использование НПР – это способ, которым автор пользуется для того, чтобы ввести читателя в заблуждение: субъектом индикатива в данном контексте является не повествователь, а персонаж – который имеет право ошибаться.
3. Слова
Пример 1: сейчас 4 (Мельчук 1985) как сейчас 1 нарративного режима. На примере значений слова сейчас как нельзя лучше демонстрируется зависимость значения слова от режима интерпретации.
Словари русского языка (в частности, Словарь языка Пушкина) различают у сейчас три значения:
сейчас-1 = ‘в
настоящий момент’ (с настоящим временем глагола);
сейчас-2 = ‘только
что’ (с глаголом в прош. времени);
сейчас-3 = ‘в
ближайшем будущем’ (с глаголом в буд. времени).
В канонической коммуникативной ситуации, т. е. при дейктической интерпретации, слово сейчас может употребляться во всех трех своих значениях:
(1) Я сейчас пишу письмо (сейчас-1);
(2) Я сейчас писал письмо (сейчас-2);
(3) Я сейчас буду писать письмо (сейчас-3).
Сейчас-1 выражает в речевом режиме одновременность ситуации с моментом речи, т. е. с настоящим временем говорящего. Отсюда аномалия в (4) (пример из Мельчук 1985):
(4) К Мише нас не пустили. *Он был сейчас с дамой.
В самом деле, при интерпретации в речевом режиме возникает противоречие: сейчас-1 выражает одновременность ситуации с моментом речи, а прошедшее время глагола (был) представляет ситуацию как предшествующую этому моменту. Нужно было употребить адвербиал в тот момент, который служит нарративным эквивалентом для сейчас 2.
В примере (5), где сейчас совместимо с прош. временем глагола, И.А.Мельчук толкует сейчас как сейчас 4 = ‘в данный момент, имевший место в прошлом’:
(5)
Сейчас он внушал жалость.
Между тем, сейчас 4 – это просто сейчас 1 в нарративном контексте (единственное из трех значений сейчас, которое является вторичным эгоцентриком и имеет одинаковую интерпретацию в обоих режимах).
Пример 2. Местоименные наречия здесь и там различаются примерно так же, как сейчас 1 и сейчас 2. А именно, здесь – вторичный эгоцентрик и употребляется в нарративе практически не меняя значения; а там, которое в речевом режиме каком-то смысле диалогично, т.е. принимает во внимание не только говорящего, но и адресата, в нарративе меняет значение: утрачивает семантику отдаленности и употребляется как чистый анафор.
Пример 3. Вводное оказывается предполагает несколько субъектов – Источник сведения, получатель сведения-знания и субъект удивления:
(1) Нашлись, нашлись! Они, оказывается, болели и не подавали весточек! (Л. Петрушевская)
В (2) это разные лица: Источник сведения – собеседница-квартирохозяйка, а главный персонаж с удивлением передает состояние сознания собеседницы, которое не становится его знанием (пример Г.С. Храковского, с другой интерпретацией):
(2) – Я вам скажу. Хотите
откровенно? Я давно замечаю за Вами, Дима. – И тут она понесла такой немыслимый
и ошеломляющий вздор, что Глебов онемел от изумления. Оказывается, он с каким-то особенным вниманием всегда осматривает
их квартиру, на кухне его интересовали холодильник под окном и дверь грузового
лифта. Однажды он подробно расспрашивал <...> (Ю.Трифонов)
В примере (3), речевой режим, это прямая речь:
(3) Я, оказывается, люблю другую женщину (В.Набоков. Машенька).
В тексте Набокова говорящий (Ганин) употребляет эту странную фразу в ходе небрежного объяснения с надоевшей любовницей. Здесь словом оказывается описано получение говорящим сведений о самом себе. Т.е. Ганин является, одновременно, Источником сведения, субъектом знания и субъектом удивления – что и объясняет ее странность.
4. Конструкции
Дейктическая конструкция нам известна только одна. Это конструкция с генитивом отрицания в контексте глагола быть. В Падучева 1992 семантическое различие между генитивной конструкцией в (1а) и номинативной в (1б) было объяснено с обращением к фигуре Наблюдателя. Фраза (1а) уместна в устах человека, который находится (или имеет своего представителя) в школе. А (1б) не предполагает Наблюдателя:
(1) а. Коли нет дома (ср. Коли нет в Лондоне);
б. Коля не дома.
Генитив отрицания при глаголе быть выражает наблюдаемое отсутствие.
В речевом режиме Наблюдателем является говорящий. Поэтому для фразы (2), где субъект – говорящий, в ситуации, когда говорящий дома, прямая интерпретация дает противоречие: говорящий должен быть дома, чтобы наблюдать свое отсутствие. Единственное возможное понимание – в значении своего рода несобственной прямой речи. Обычно говорящий хочет, чтобы про него так отвечали по телефону:
(2) °Меня нет дома.
Естественно, что в (3), в нарративном режиме, аномалия пропадает – Наблюдатель не говорящий, а врач (изменение режима меняет ориентацию Наблюдателя):
(3) Приходит врач, а меня нет дома. [наст. нарративное]
В примере (4) говорящий, т.е. лицо, обозначенное местоимением я, не Наблюдатель, а Субъект сознания, который мыслит себя в некотором месте даже тогда, когда его там нет, так что фраза не аномальна и при интерпретации в речевом режиме:
(4) Меня не было в Москве.
В самом деле, (4) звучит, в контексте разговора двух москвичей, гораздо естественнее, чем, скажем, (5):
(5) Меня не было в Лондоне.
Между тем в примере (6) генитив неуместен (контекст: женщина стоит в очереди в сбербанк; у нее звонит мобильник; она отвечает клиенту, объясняя, почему она в этот момент не может дать ему нужной справки):
(6) *Меня нет в офисе (надо сказать – Я не в офисе).
В этой ситуации существенно, где человек реально находится, а не где он себя мыслит. Сопоставление примера (6) с примером (4) показывает, что важно различить место в котором говорящий находится, и место, которое он мыслит как свое (см. понятие личной сферы говорящего в Апресян 1986). Так что для субъекта 1 лица генитив при локативном быть в наст. времени полностью исключен.
Отсутствие человека в месте, которое он мыслит как свое, маркируется просодически (Падучева 2004: 460); так, в (7а) ремой является только нет, а в (7б) – вся группа сказуемого в целом:
(7) а. Иванова нет \ в Лондоне;
б. Иванова нет в Москве \ .
___
Приведенные примеры показывают, что режим интерпретации – важный фактор, определяющий динамическую семантику эгоцентрического элемента. Следует подчеркнуть, что речевой режим – отнюдь не то же, что разговорная речь. Скажем, слово отныне – вторичный эгоцентрик и вполне допускает интерпретацию в речевом режиме, хотя относится к высокому стилю.
Литература
Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная
модель мира // Семиотика и информатика, вып.
Виноградов В.В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976.
Князев Ю. П. Акциональность и статальность: их
соотношение в русских конструкциях с причастиями на -н, -т. München:
Otto Sagner, 1989. (Specimena
philologiae slavicae, Bd 81).
Мельчук И.А. Семантические этюды. I. "Сейчас" и
"теперь" в русском языке.- "Russian linguistics", vol. 9,
Nos. 2-3, 1985.
Падучева Е. В. Семантика вида и точка отсчета // Изв. АН
СССР. Сер. лит. и яз. 1986. Т. 45. № 5. С. 413–424.
Падучева Е.В. Семантические исследования. Семантика
времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М.: Языки русской
культуры, 1996.
Плунгян В. А. Общая морфология. М.: УРСС, 2000.
Успенский Б.А.
Поэтика
композиции. М.: Искусство, 1970.
E.Benveniste. Les relations de temps dans le verbe français. BSL, t. 54, 1959. Русский перевод: Э.Бенвенист. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974.
Tammi P. Risky business: probing the borderlines of FID.
Nabokov’s An affair of honor (Podlec) as a test case. //Linguistic and literary
aspects of free indirect discourse from a typological perspective.
[1] Нумерация примеров – по Князев 1989.
[2] Скорее всего, нарративным это значение называют исходя из формулировки (получившей широкое распространение), согласно которой в нарративах соблюдается Принцип хронологического порядка (изложения событий) – соблюдение этого принципа иногда принимается за само определение нарратива.
[3] См. в Плунгян 2000: 317 о том, что грамматические показатели модальности описывают, в разных языках, либо точку зрения субъекта, либо говорящего.